Я верю
в то,
что мы-люди, если говорить
о восприятии
нас
окружающими – есть
суть «история»,
но если
история
не рассказана,
ее словно
и не
было вовсе.
Невыраженная,
она затухает
и попросту
исчезает в
глубинах памяти
пережившего ее
человека.
И
лишь будучи написанной, она
обретает собственное
бытие…
Не знаю
как вы,
а я
мало что
запоминаю, кроме
тронувших меня
сильных историй,
зато уж
они поселяются
глубоко в
памяти яркими
картинками-образами,
способными оживать
от мимолетных
воздействий: запаха,
музыки, смутного
ощущения…
Вот и
на днях
одна из
таких историй
всплыла из
океана памяти,
когда я
увидела как
из
утробы темного
подвала старого
дома, выносят
огромное, поблекшее
от сырости
и времени,
зеркало…
Это было
в те
времена, когда
я еще
не знала,
что странные
тексты, которые
спонтанно возникали
иногда у
некоторых участников
группы – есть
бесценные, дары
Небес, что
это чудеса
и возможность
заглянуть в
глаза того
себя, который
обитает в
мире, где
нет времени,
где живут
чистейшие смыслы
и причины
всего…
Я ЗЕРКАЛО
(из цикла рассказов о том, как раскрывался метод «Живое Слово»)
Я зеркало
Смотрю бесстрастно
В смыслов муть
Не отрывая глаз
Пристально…
Свет ощущаю
Суть раскрываю …
Фрагмент из дневника участницы группы
«Было мрачно и муторно, и казалось это будет длиться
бесконечно… Потом меня будто кто-то позвал, и я очнулась. Несколько минут
пыталась понять, где нахожусь и кто все эти люди?! Ах да! Я же на группе.
Господи, ну какая же пустота в голове! Непередаваемое чувство…вся я словно исчезла,
пропала, растаяла.
А она, что она хочет
от меня, я не понимаю. Напротив была только она, ее глаза в темной пустоте. Нет, не
совсем, там был и отсвет, где-то горели свечи.
«Давай, произнеси это!» - сказала она тихо и настойчиво, не
отрывая от меня взгляда.
Я силилась понять, что ей нужно. Хотелось чтобы она оставила
меня в покое. Хотелось просто утонуть в этой темной пустоте и всё. Но она
продолжала требовать и требовать. «Произнеси! Давай! Произнеси!». Все внутри
меня натянулось, напряглось до предела. «Я не понимаю!!» - заорала я. Мне
показалось, что я теряю сознание…
И вдруг, изнутри пришел сильный толчок, по телу разлилась
горячая волна, и что-то во мне заговорило, заговорило помимо моей воли. Мой рот
открылся и из меня полился текст… И я четко
осознала, что спасена …«Я зеркало…»
Эта девушка, назовем ее Мари, была очень странной. Тонкой и долговязой,
похожей на вечернюю, вытянутую на асфальте тень. В очень длинных трикотажных,
неопределённого цвета одеяниях, с рукавами значительно длиннее рук, в похожем
на скрученную серую веревку длинном-длинном шарфе. Блестящие и ровные
каштановые волосы свисали ниже талии. Тонкие черты лица, маленький рот,
голубоватая бледность. Глаза - большие и серые, глубокие как колодцы, с
уголками опущенными вниз, полные застарелой привычной печали, а это верный
признак безысходности.
Грустная художница, потерявшая своё вдохновение. Вот кем она
была.
Она долго пыталась объяснить нам, что же произошло. И ей это
плохо удавалось. Помню её руки, сильно напряженные, сцепленные так крепко, что
костяшки пальцев побелели. Она уже забыла, когда именно ушел её дар, та
волшебная сила, что сама по себе порождала образы на холсте, нужно было только
отпустить руку с кистью, не мешать процессу, неотрывно и пристально глядеть на
объект, а рука сама уже творила новую реальность…
А потом, что было потом…Какой-то заказ, большая сумма, затем
другой, то ее попросили что-то приукрасить, то что-то изменить по прихоти
заказчика. Все внутри переворачивалось,
когда она грубо нарушала гармонию и пропорцию своих творений. Поначалу очень
страдала, даже заболела пару раз, валялась с жаром в бреду, а потом привыкла, стала относиться проще…
Позже ей предложили за очень приличные деньги, штамповать откровенный
ширпотреб. И закрутилось беличье колесо. Она уговаривала себя, обещала, что
обязательно, вот уже в эти выходные, она будет «делать настоящее искусство»,
для себя, для души. «Ну хорошо, в эти не получилось, но в следующие
обязательно…»
Шло время, и однажды она заехала к подруге на дачу, увидев
спящую её дочурку в лучах заходящего солнца, просто обомлела, как это порой бывает
с художниками.
В сладостном детском
забытьи, раскинувшись прямо на траве, девочка была воплощением невинности, чистоты.
Мари схватилась за карандаш и принялась делать наброски, но вдруг почувствовала, что в ее руке нет
прежней магии.
Мир, с его пульсирующей энергией, с его оттенками красоты, словно отделился и закрылся от неё
невидимым стеной. Привычный «канал» - рука и кисть, что связывали ее с жизнью,
опустели. Она принялась остервенело черкать на бумаге, снова и снова пытаясь
уловить зыбкую гармонию, но линии получались сухими, шаблонными, мертвыми…
Ее рассказ был невыносимо долгим, печальным, муторным и
очень подробным, словно описывая мельчайшие детали она силилась найти в прошлом
лазейку, «игольное ушко», через которое можно вернуться в свой магический мир
живых пульсирующих энергий, красок, оттенков, игры света и тени. Ей казалось,
что она потеряла свой дар в какой-то конкретный момент, в каком-то конкретном
месте…
Наконец ее слова иссякли и она замолчала.
«Так вот значит как. Душа как мышца, если ее не тренировать
каждый день, то она просто атрофируется, не сразу, а со временем. Мы и не
замечаем, а потом раз, и ее уже нет…» - задумчиво произнесла она и опять
замолчала.
Казалось, что девушка ушла в себя и забыла про группу. Но
что-то останавливало нас от того, чтобы
прервать ее молчание.
Вдруг она резко встала: «Вот, моя последняя работа» - сказала она, доставая
из рюкзака альбом. Взглянув на рисунок
мы обомлели…
Посредине безжизненного пространства, склонившись от порывов
ветра, стояло одинокое дерево. Вместо листьев с него свисали куски кровавой
плоти, над которыми кружили вороны, отрывая и растаскивая их. Ветер разметал по
сухой земле листья и черные перья птиц. Это был и ни день, и не ночь. Вдали
брела тонкая, еле различимая фигура, растворяясь в сумерках…
«Господи! Что это за ужас!» - послышалось из группы.
« Тут же нарисована медленная смерть» - пошептал кто-то еще.
Но я, напротив, испытала подъем. Встала и прикрепила картину
так, чтобы Мари ее хорошо видела.
«Иди и посмотри, что там дальше, за сумерками. Думаю, эта
неясная фигура отведет тебя туда» - сказала я.
«Нет! Я не хочу! – заплакала Мари – Я не могу. Там ничего
нет, ничего там не видно!»
«А ты слушай, иди на голос, голос, который будет слышно в
тишине» - сказала я, слегка дотрагиваясь до ее плеча.
И девушка вперилась на картину, вся сконцентрировалась,
вытянулась, выпрямилась. Казалось она вот-вот уйдет внутрь картины, растворяться
в ней, погружаясь в себя все глубже и глубже…
Время застыло. В круге стояла гробовая тишина. И в какой-то
момент, я увидела, как ее губы стали тихонько шевелиться. Убрав картину я села
напротив и стала смотреть в ее остекленевшие глаза. Рот безмолвно шевелился.
«Давай же, давай! Произнеси это» - тихо и настойчиво просила я.
Это было непостижимо, но я чувствовала Мари каждой фиброй
души и знала, что она прошла насквозь свой морок и сумерки, и вот-вот выйдет с «другой
стороны». Она сейчас родится, переродится в новой себе.
В глубине, каким-то шестым чувством я знала, что именно
сейчас надо произнести сокровенные слова, что пока безмолвно шевелились на ее
губах. Наверное, это сродни тому, как важно, ребенку закричать как только он
появился на свет, наполнить воздухом легкие, и провозгласить рождение новой
жизни.
«Давай же, давай девочка! Произнеси! Произноси!» - умоляла
я.
И вот, безжизненные губы дрогнули, бледное лицо порозовело,
и она сказала первые свои слова: « Я зеркало…»
Поистине, «в начале было Слово»…
Потом, как это часто бывает после группы, жизнь разбросала
нас. И я забыла о ней. Но спустя несколько лет мы случайно встретились в городе
№.
Я узнала ее по долговязой фигуре. Мари почти не изменилась,
только волосы были аккуратно пострижены и уложены в каре. Обнялись. Разговорились.
Я спросила, как она, продолжает ли рисовать.
«С тех пор много воды утекло. Было очень непросто.
Потребовалось много сил, чтобы вернуться к себе. Первые пол года перебивалась
как попало, но рисовала, рисовала как сумасшедшая, по несколько работ в день,
дарила, раздавала и снова рисовала. Пока однажды, без предупреждения, мой дар вернулся.
« Как же ты справлялась одна?!» - воскликнула я.
« Знаешь, меня вел тот мой Текст, это он не дал мне сбиться
с пути. Теперь каждый свой день я начинаю с него. Он – моя молитва, мой канал
подключения к миру чистого творчества» - она заплакала. Я снова обняла её.
«И тех пор никогда, больше никогда, я не предавала себя, не
шла против своей природы, какие бы предложения не поступали» - сказала она
вытирая слезы и улыбаясь. - А через год мне предложили сделать выставку в
Америке.
Во время нее один искусствовед сказал, что особенно хорошо
мне удаются портреты, что я раскрываю в людях внутреннюю суть, черты, ранее не
известные даже им самим. «Как вы это делаете?» - спросил он.
А я ему ответила: «Всего лишь отражаю. Я просто зеркало…»
